Символистические истоки творчества Рерихов

Культура и Символизм нераздельны.

Без Культуры нет Символизма;

Без Символизма нет Культуры.

Рерихи рассматривали как антиподов Красоту Духовной Культуры и уродливость технологической Цивилизации.

Первая – символ Света; последняя – символ тьмы.

Чудовищное исчадие мрака грозит поглотить человечество, но отчаиваться нельзя.

Е.И.Рерих учила, что пока человек борется с натиском тьмы – не все потеряно.

Символ, который становится стимулом – вот залог торжества Высокой мысли, руководимой неодолимою волей.

Победа Духа над хаотической материей символизируется формулой «Свет Свят», ибо Свет созидатель Красоты, Гармонии и Совершенства Вселенной.

Творчество великого созидателя в сфере искусства всегда перерастает рамки той художественной школы, в пределах которой формируется его уникальная гениальность. Но отвлекаясь от исторически обусловленных, подвластных преходящей моде творческих направлений, можно выявить в произведениях каждого художника принадлежность или к рационалистически-натуралистическому воспроизведению действительности, или к символистически-одухотворенному восприятию мира.

Это размежевание зависит не столько от общепринятой идеологии, сколько от присущей творческой индивидуальности духовной дальнозоркости либо духовной близорукости.

Человек духовно дальнозоркий способен внутренним зрением постичь (пусть в догадке!) дальние миры; духовно близорукий не может перешагнуть заколдованный круг земного горизонта...

Но отсюда не следует схема поляризации: вот художник (писатель) земного плана, а вот – плана небесного! Люди в подавляющем большинстве живут не на полюсах, а между полюсами Земли. В отличие от бестелесного ангела эталонный человек запрограммирован как земно-небесное существо. Потому даже предрасположенный ко всему небесному не гарантирован от погружения подчас в земные недра... И все же принципиальное разделение неотменно! Пушкин – автор непревзойденного «Пророка», стихотворения, в котором исчерпывающе представлена огненная трансмутация организма при посвящении^[1], – писал в молодости фривольные стихи, как вульгарный Барков; однако Барков, доживи он и до ста лет, не сумел бы написать «Пророка»... Да и навряд ли захотел бы!

Рационалистическое мышление Нового времени, привнесшее доминанту рассудка над духом, тела над душой, способствовало развитию куцей философии и морали: «земное человечество единственное во Вселенной»; «живем один раз»; «лови момент удачи и наслаждения, а там все прахом!..»

Истинные ценности мировой Культуры прошлого были выкинуты на свалку не семь с половиной десятков лет тому назад, а гораздо раньше, в 1751-1780 годах, когда Дидро и Д'Аламбер, объединившиеся с учеными-отрицателями внеземных феноменов, издали «Энциклопедию», всесторонне объяснившую мир с точки зрения премудрости слепых кротов^[2].

Подъем астрономии, приблизивший нас к мертвому небу, непроницаемо отделил нас от Неба живого. Между тем Древние знали о брачном союзе Неба и Земли, знали, что мир плотный и мир Тонкий, как сообщающиеся сосуды, знали о всеохватном Единстве Космоса, о всеобъемлющей сцене Мироздания, на которой действующие лица люди и Боги, а режиссер – Рок или Карма...

Одухотворен и символичен эпос народов мира в таких его наиболее выдающихся образцах, как «Махабхарата», «Сказания о Гильгамеше», «Илиада» и «Одиссея», скандинавская «Эдда», ирландские «Саги», «Песнь о Нибелунгах», «Песнь о Роланде», «Песнь о Сиде», «Слово о полку Игореве».

Духовное и куртуазное искусство главенствовало в эпоху Средневековья, оставившего нам вершины (буквально) архитектуры – устремленные гигантскими кристаллами ввысь готические соборы^[3].

Эстафету спиритуалистического мировоззрения в конце XVIII – начале XIX веков подхватили романтики В.Блейк, Ф.Гельдерлин, Ф.Новалис, И.В.Гете, Дж.Г.Байрон, А.Пушкин, М.Лермонтов, Ф.Тютчев, Г.Гейне, В.Гюго, Э.А.Гофман, Э.По и др.^[4]

В свою очередь наследниками романтиков выступили накануне XX в. и на его первой стадии символисты: Г.Ибсен, М.Метерлинк, Р.Гауптман, В.Соловьев, Ф.Сологуб, Ф.Брюсов, К.Бальмонт, А.Блок, А.Белый, М.Волошин, Р.М.Рильке и др.

Идейное кредо романтиков и символистов:

1. Помимо земного мира существует мир Неземной. (Романтики допускали непосредственное вмешательство неземных сил в людские дела).

2. Неземной мир общается с земным, как правило, не прямым, а косвенным образом. (Поэзия символистов).

Это означает: взамен привычной удобопонятной информации – символика намека, неслышимой подсказки, предупреждения типа не восклицательного знака, а едва различимого пунктира...

В одной из книг серии «Агни Йога» говорится:

«И муравей может быть вестником»^[5].

Египетские жрецы во главе войска фараона отказались от похода, когда заметили жука-скарабея, пересекавшего дорогу армии. Пушкин, спешивший в Петербург, повернул кибитку, увидев зайца, перебегавшего путь. (А не обратил бы внимания – поспел к выступлению декабристов на Сенатской площади...)

Наряду с признанием сокровенной роли всевозможных визуальных символов, называемых в народе приметами, спиритуалистическое мировосприятие придает огромное значение символике чисел.

Культивируемые на всем земном шаре с доисторических времен Священные числа 3, 7 и 12; почитаемые пифагорейцами тетрада (4) и декада (10); герметические значения Древнего Египта (9, 16, 25, 28, 42); индуистский пантеон богов (33, 333); сакральные числа буддизма (8, 108) и другие, неслучайно выделенные числа, подобно дереву-лесу баньяну, но увеличенному до всезвездных масштабов, связали в едином нерасторжимом узле любые проявления микро-, макро- и мегамира.

Духовная дальнозоркость романтиков и символистов позволила им, как в той или другой мере посвященным, ориентироваться в недоступных нашим органам чувств аспектах бытия.

Вильям Блейк (1757-1827) в «Изречениях невинности» писал:

Мы открыли великих отечественных космистов – Циолковского, Вернадского, Флоренского, Чижевского... И при этом как будто совсем позабыли, что традиция космизма уходит в глубокую древность.

С незапамятных времен дошли до нас исчерпывающие формулы Учителя Учителей Тота-Гермеса Трисмегиста: «Все во всем»; «Как вверху – так внизу»; «Микрокосм (человек) подобен Макрокосму (Вселенной)».

Сознательными или бессознательными космистами (в широком смысле слова, т. е. без увязки с представлением только о физическом Космосе) были многие крупнейшие писатели и художники.

Разве античная скульптура, изображавшая преимущественно богов, и христианское иконописное искусство, как и живопись на религиозные темы – не космизм?

Разве Шекспир в завязке «Гамлета» не предоставил сло’ва духу покойного отца героя? Разве не ведьмы предрешали судьбу персонажей «Макбета»? Недооцененная по достоинству истинно эзотерическая пьеса Шекспира «Буря» разве не повествует о победе светлого волшебника Просперо над исчадием тьмы Калибаном? Из «Бури» вышли так называемые «фантастические» пьесы гениального Гоцци!

Глубоко мистичны романы Бальзака: «Шагреневая кожа», «Луи Ламберт», «Поиски Абсолюта»^[6]; повести Гоголя: «Вий», «Страшная месть», «Портрет»; рассказы Тургенева: «Призраки», «Песнь торжествующей любви», «После смерти», «Странная история»; произведения Лескова: «Запечатленный ангел», «Очарованный странник»...

Вот так расхожая репутация «реалистов» некоторых прославленных мастеров прозы опровергается отдельными (из лучших!) произведениями их. Нельзя в этот сверхреальный ряд шедевров мировой литературы не поставить «Смерть Ивана Ильича» Л. Толстого, повесть, в которой автор, провидчески предвосхищая откровения реаниматоров наших лет, переживания умирающего завершает эффектом света!

Предсказания грядущего – удел пророков, святых праведников, имеющих исключительную связь с Миром Высшим. Но как способен человек искусства, зачастую мятущаяся душа, достичь в творчестве пророческой высоты?

Елена Ивановна Рерих, доверенное лицо Гималайских Махатм, свидетельствует: душа, покинувшая тело и устремленная к Свету, может в сердечном порыве подняться выше уготовленной сферы и на миг заглянуть в Лучший Мир... Тут же она притянется в заслуженную ею область, но высшая красота запечатлеется в ее сознании и будет служить стимулом для дальнейшего восхождения.

Подобные экстремальные подъемы духа присущи большим поэтам, обладающим исключительно тонкой интуицией.

Написанное в 1918 году стихотворение Александра Блока «Скифы» – вещее предупреждение о предстоящем разрушении культуры, т.е. о том, что, к несчастью, произошло в нашей стране и в Германии в 20–40-е годы...

Это стихотворение замечательно также параллелизмом качественности числа (пифагорейский постулат!) и общения с Небом (спиритуалистическая аксиома!):

Мы любим все – и жар холодных числ,

И дар божественных видений...

Парадоксальное определение чисел не противоречиво. Речь идет о поверхностном холоде и внутреннем жаре числа. Символика числ согревала сердца высоко мыслящих поэтов на протяжениии тысячелетий, но с несравненной грандиозностью и метагалактическим размахом ее выразил в начале XIV века Данте Алигьери в поэме «Божественная комедия». Сама архитектоника поэмы сугубо математична: состоит из 3-х частей и написана терцинами, т. е. троестрочием. Троичность, соответствующая Божественной Троице христианства, усилена 33-мя песнями «Чистилища» и 33-мя «Рая», но «Ад» содержит 34 песни, так что всего в поэме 100 песен^[7]. В песне о рае Данте, достигший Эмпирея (наивысшей сферы), любуется Священной эмблемой – Орифламмой, увенчавшей спустя 6 веков Знамя Мира Рерихов:

Орифламма представляет из себя три равных диска, опоясанные кольцом, т. е. состоит из геометрических фигур числом «3 + 1». Вполне закономерно она фигурирует в 31-ой песне о Рае.

Явно простонародная и не явно рафинированная поэма Александра Блока «Двенадцать»^[8] содержит строго-выверенную символику чисел. Явно – в названии («Двенадцать») и в числе частей 12.

Не явно (кто будет подсчитывать?) в числе строк – 333.

Приверженность к Священному числу «3» характеризует поэзию учителя Блока, поэта-философа-теолога Владимира Соловьева. Программные стихотворения его: «Три свидания», «Три подвига».

Знаменательно, что Соловьев узрел божественное видение, музу своей жизни, прекрасно-мудрую Софию, как Данте Беатриче, в 9 лет (3x3).

Непосредственное влияние Владимира Соловьева на плеяду российских символистов начала XX в., как нынче принято говорить, неоднозначно. Но он, несомненно, был их предтечей. Не только как патриарх теории и практики нового литературного направления на Руси. Владимир Соловьев является олицетворением и взыскательным эталоном небывалого поэта-ученого, поэта-мыслителя, поэта-эзотерика. Ему наследовали сопоставимые по индивидуальному своеобразию и разносторонней культуре большие мастера стиха.

Какое блестящее созвездие имен!

Мэтры символизма – Вячеслав Иванов, Константин Бальмонт, Валерий Брюсов, Андрей Белый, Максимилиан Волошин^[9] были глубоко эрудированными людьми с обширными познаниями в философии, филологии, истории и науке. Разбирались в теософии Блаватской и антропософии Штейнера. В поле их зрения находились извечные проблемы бытия как экзотерического, так и эзотерического плана...

К этим именам корифеев Серебряного века отечественной поэзии, по моему глубокому убеждению, необходимо присоединить имя поэта-художника-мыслителя-пророка Николая Рериха, автора до сих пор недостаточно оцененной книги стихов 1909-1921 гг., переизданной ныне под названием «Письмена».

Сам Николай Константинович охарактеризовал свое творчество, имея ввиду прежде всего живопись, как героический реализм. Неоспоримо: и героизм, и реализм присущи всем произведениям Рериха в живописи, в стихах и в прозе. Но неотъемлемой принадлежностью их, одухотворяющей шедевры великого мастера, является высокая и светлая символика – тот магический кристалл, который помогает в земном узреть Надземное, преобразовать убогое трехмерие очевидного в запредельное многоцветье неизмеримого.

Волшебство символизма Рериха не укладывается ни в стилизаторство «Мира искусства» – объединения художников, в которое он входил в годы молодости, ни в элитарную изысканность «башни слоновой кости» – метафорической обители поэтов, презревших низменную и неизменную суету земную...

С такой «башни» начинали западные символисты, но такую «башню» покинули символисты российские.

Блок, Белый и Волошин с годами преодолевали высокомерие интеллектуального аристократизма и от роли поэта-жреца переходили на позицию поэта-гражданина, не слуги абстрактного народа, не слуги конкретной власти, а слуги собственной совести.

Рериху, единственному из всех, не пришлось переделывать себя, потому что изощренный и эгоцентричный субъективизм был ему изначально чужд. Другое сближало его поэзию с платформой современников символистов: методология знакового познания действительности.

Недаром книга стихов Николая Константиновича открывается разделом «Знаки»!

Приведем первые два стихотворения раздела, представляющие подлинный идейный манифест поэта.

Обращает внимание: стихотворения тематически близки. Второе как бы продолжение первого. Это подчеркивается последовательностью названий их: Священные знаки – Увидим!

Однако поиск их непрост – нет определенного места. Они могут быть везде и нигде... Кроме того, неизвестно, как они выглядят и что из себя представляют. Прямо по прибаутке: «Пойди туда – не знаю куда; найди то – неведомо что»!

Но аналогичен путь человека, рождающегося из темной утробы матери на свет Божий. Он попадает в полную неизвестность. И в непонятной топографии вещественно-плотного мира должен найти те символы-ориентиры, которые способны вывести его через болотные огоньки низин тонкого мира к сияющим вершинам Мира Огненного...

Символы-ориентиры суть Священные знаки. Возможное многообразие их в принципе неисчислимо. Но в данном случае как раз исчислению поддается.

Оба стихотворения Рериха, в отличие от последующих, имеют одинаковое количество строк. Что это доказывает? Ничего или нечто важное, если есть полное соответствие содержания и числа!

То и другое стихотворение о Священных Знаках.

Количество строк как того, так и другого – 37.

Сочетание цифр, поскольку «3» и «7» – Священные Числа, наводит на мысль о неслучайном совпадении смысла и формы: автор композицией стихотворения как бы подсказывает, что Знаками-ориентирами могут быть Священные Числа.

Тройка и Семерка в другом структурном варианте присутствует в поэме Волошина «Космос» 1923 года. Она состоит из 7 частей и 300 строк. Если бы 300 делилось на 7 или хотя бы в размерах частей соблюдался бы какой-то единообразный порядок, сумма «300» выглядела бы менее удивительной, но перечень количества строк по частям поэмы (39, 29, 39, 46, 59, 63, 25) никак не предполагает столь круглый результат!

О решающей мощи сочетания Тройки и Семерки в астрологически-прогностическом плане заявляет Елена Ивановна Рерих в «Легенде о камне» («Криптограммы Востока»):

«…Новая Страна [Россия]^[10] пойдет навстречу Семи звездам [Большой Медведицы] под знаком Трех звезд [Созвездия Ориона], пославших Камень миру… [Камень Ориона, наделенный магнетически воздействующими светоносными функциями]».

В тех же «Криптограммах…» Е.И.Рерих сообщает о Трех Приказах, главный из которых принадлежит Матери Мира:

«…Вот два Приказа – на концах Мира Владыки – Христос и Будда. И слово их, как меч сверкающий, но поверх Их грома явлен Приказ Безмолвный… И Она, Лик Сокрывшая, встанет на страже Одна в сиянии знаков.

И никто не взойдет на вершину, никто не увидит сияния Додекаэдрона [двенадцатигранника], знака Ее мощи…» («Приказ»).

Третье Священное число – после Трех и Семи – Двенадцать.

Напомним, что в Откровении Иоанна грядущий Град Божий на новой Земле под новым Небом многократно характеризуется числом «12».

Напрашивается вывод: Данте, Блок, Рерих и Волошин виртуозно владели символикой числ, превосходно используя ее в своих поэтических произведениях.

Необычайно обостренное ощущение слова, ритма и композиции поражает при знакомстве с лирикой гротескного романтика Эдгара По. Его ажурная вязь стиха производит особенное впечатление в блестящих переводах Бальмонта стихотворений «Ворон» и «Колокольчики и колокола».

Поэт рассказывал, что, прежде чем приступить к работе, он составлял геометрический чертеж задуманного сюжета, корректируя вдохновение алгеброй, хотя был Моцартом, а не Сальери в поэзии.

К сожалению, огненное сердце, не контролируемое духом, увлекло Эдгара По на гибельную стезю Фаэтона: он прожигал жизнь и рано сжег себя.

Сходна была натура Константина Бальмонта, классического воплощения стихийного, безудержного, богемного образа поэта. Эпатаж, беспутство, декоративность, манерничание, самолюбование и вместе с тем вдохновенные вспышки озарения, музыкальная напевность и филигранная отделка стиха – вот что позволило лучшим образцам его поэзии стать хрестоматийными...

Едва ли не решающую роль в идейно-творческом формировании Бальмонта сыграла Елена Петровна Блаватская.

Читаем в «Путевых письмах» 1905 года:

«Прекрасная, как драгоценный камень, книжка "Голос Безмолвия" была утренней звездой моего внутреннего рассвета. Она ввела меня в новый мир». ^[11]

Этим объясняется, почему среди калейдоскопической мозаики лирики поэта встречаются стихи, как бы предваряющие либо предчувствующие мотивы творчества Рерихов.

Вот стихотворение из цикла «Мгновения правды».

Как известно, книга «Зов» открывает серию книг «Живой Этики», изданных Еленой Ивановной Рерих.

Не менее провозвестническое стихотворение поэта входит в цикл «Зарево зорь».

Невольно возникают перед глазами красные кони картин Рериха... Они у поэта олицетворение Агни-Огня, любимой стихии Бальмонта. И, подобно Рериху, служение Красоте Бальмонт выдвигает на первый план:

В противоположность экспансивному, порывистому, непостоянному в чувствах и мыслях Бальмонту поэт Валерий Брюсов был дисциплинированным человеком всеобъемлющего интеллекта, ибо с равным мастерством писал об Асаргадонах, электронах, законах природы и притонах больших городов... Все было подвластно его универсальному уму, безупречно имитирующему и непосредственность сердца, и прихотливость фантазии...

Естественно: герметикой числ Валерий Брюсов владел почти, как посвященный... Познакомимся с фрагментом стихотворения 1917 года «Пирамиды»:

Здесь поэту удалось подойти вплотную к тайне, о которой строили догадки многочисленные историки рационалистического и мистического направлений: что такое пирамида? Остроконечная обтесанная гора из камня или геометрическая и герметическая модель Мироздания?

Обратимся к наиболее авторитетному свидетельству:

«Среди толкований о пирамидах усмотрите одно, которое предуказывает три Мира. Вершина – Мир Огненный, где все едино; середина помещения – Мир Тонкий, где естества уже разделены; и низ – Мир Плотный. Мир Плотный так разделяет естества, что даже трудно представить, как они сольются на огненной вершине. Но пирамида строилась для вершины. Основание ее полагалось только для сведения со всех сторон гармонично и совершенно. Пусть каждый подумает сколько раз точка вершины поместится в основании?» («Мир Огненный», ч. III, 519).

Итак, точка вершины кульминирует всю конструкцию пирамиды и олицетворяет Наивысший Божественный Мир – генератор Всеединства бесконечного.

Символ Единства: Точка – Единица, Бог – Абсолют. Эту Точку – Единицу организуют 4 пересекающиеся ребра 4-х треугольных граней пирамиды. (Тройка и Четверка – производители Священных числ: 3 + 4 = 7; 3 х 4 = 12)

Клятва пифагорейцев «из Тетрады – Декада» означала, что в конечном счете Четыре эманируют Единицу:

1 + 2 + 3 + 4 = 10. Цифровой корень Десяти равен Единице: 10 → 1 + 0 = 1.

Традиционный натуральный ряд числ в математике – от единицы до «и так далее» – демонстрирует дурную бесконечность. Эзотерика учит:

Эволюция свершается от Единицы (Бога) до Единицы (Бога).

Человек несет в себе драгоценный дар – бессмертную искру Духа Божьего – эту самую, Вечную при всех модификациях, Единицу. Его задача не погасить искру, а донести до Алтаря Вечного Пламени.

Символизм в понимании, не привязанном к определенной художественной школе, а в понимании наиболее широком, всеохватном, общекосмическом, как утверждение символа главенствующим в образной и абстрактной информатике, такой символизм был задолго до появления его в специфической форме западноевропейской или российской интерпретации. Являющиеся генофондом Культуры народов земного шара – мифы, легенды, предания и сказки – в корневых основах – символистичны. Мы привыкли подходить к ним скорее как к литературному развлечению, забаве, занимательным пустякам и проходим мимо ненавязчивого иносказательного кода, не учитывая, что символ может быть не только наглядным (экзотеричным), но и зашифрованным (эзотеричным)...

Распространенный враг иносказательного смысла – буквальное понимание текста. Вот элементарный прием: атеист возражает:

«Бог создал человека по образу и подобию своему. Почему же в людях так мало добра?!»

Но «образ и подобие» не есть дубликат. Огонек свечи – подобие солнца. Однако далеко не солнце!

Фабула сказки наивна. И это бросается в глаза. Остаются в стороне: более или менее достоверное историческое происхождение и – главное – всевременная всеобщая народная мудрость.

Существует превратное представление, что символизм начала XX в. на Руси, подобно другим художническим направлениям, пройдя стадии роста, расцвета и увядания, сошел со сцены искусства, уступив место более молодым модным новообразованиям, какими были, например, акмеизм, футуризм, имажинизм, конструктивизм... Для символистов, в узком смысле этого термина, такая трактовка применима. Но в широком понимании символизм в литературе (и в искусстве вообще) живет после «юридической» кончины, претерпев закономерные модификации, сопутствующие этически-эстетическому процессу развития искусства; живет потому, что выжил даже в лице его прямых противников!

Вождь акмеизма, бросивший перчатку символистам, поэт Николай Гумилев, не приемля специфической туманной дымки недосказанности последних, привнес в поэзию вещественную конкретность и четкую определенность, но в творчестве оставался самым заядлым романтиком, таким же, как Александр Блок, Андрей Белый и Константин Бальмонт, только более откровенным и агрессивным.

Осипу Мандельштаму, несмотря на прокламированный разрыв с предшественниками, символическое мироощущение было не чуждо, а первой леди акмеизма – Анне Ахматовой – органически присуще.

Если молодой Мандельштам по-своему повторил завет Тютчева – «Ни о чем не нужно говорить, ничему не следует учить», то Гумилев в зените творческой зрелости от лица бродячего дервиша возвестил индийскую мудрость в символистическом духе:

«Мир лишь луч от лика друга, все иное тень его!»

Что стоит признание Анны Ахматовой на склоне лет:

«Тайна тайн» – клад за семью замками герметистов, гностиков и символистов.

В лексиконе противников символизма такое сочетание слов невозможно. Футуристы вытеснили изысканно-многозначно-загадочную фразеологию «заумью» и вызывающе площадной речью. Никаких почтительностей к прежде священному!

Маяковский заключает «Облако в штанах» бесцеремонным обращением:

Вселенная не реагирует на вопль-вызов человека: спит, не слышит. А это в принципе неверно.

Марина Цветаева глубже постигла взаимопроникновенность человеческого и Всеобщего:

Это ли не символизм самой высокой пробы?!

О том же, но предельно лаконично, формула Хлебникова:

Вот так Маяковский – Цветаева – Хлебников перекликаются: «огромное ухо», «ушная раковина», «раковина мировая».

Можно сделать вполне обоснованный вывод: чем значительнее творческая индивидуальность, тем больше в произведениях поэта открытого или скрытого символизма.

Информатика во второй половине XX века монополизировала сознание человечества: информатика общественной жизни; информатика научных открытий; информатика политических процессов; информатика стихийных бедствий; информатика экологических угроз; информатика прогностических вероятностей... Вся эта информатика рационалистического плана и потому ограниченного значения.

Без учета символистической информатики, диктуемой не разумом (рассудком), а интуицией, человечество блуждает в потемках, натыкаясь на тупики или балансируя над пропастью...

Лишь символистическая информатика, устанавливающая связь между самым близким и наиболее далеким, способна вывести род людской на Беспредельный простор Многомирья и объяснить Высочайшее предназначение человека...

Мудрость – это осознанная и принятая к руководству символика, а с ее помощью – обретенная библейская Лестница Иакова, поднимающая Дух человеческий к Небу.

Технологический космизм полезен, но никакой самый успешный полет несопоставим с Восхождением Светлосимволическим!

Превосходная двойная формула:

Символизм – космичен; космизм – символичен.

Истинная Нить Ариадны, которая помогла Тезею выйти из непроходимого лабиринта, была символической нитью, идентичной мистериальному компасу Посвящения.

Символизм – мост между земным миром и Миром Надземным.

Символика повсеместна, но для воспитанного современной цивилизацией среднеэталонного человека – неуместна...

Гиперболическое огрубление общественного сознания – еще один враг Символа, Красоты, Знамени Культуры, высоко поднятого Рерихами более чем полвека тому назад.

Знак Орифламмы на Знамени Мира – символ и эмблема вечности Духа, подверженного всем земным бурям и потрясениям, но никогда не поверженного!

Биография человечества испещрена темными и кровавыми пятнами, смутными периодами и эпидемическими психозами, но непреходящая символика языческого и христианского креста, пятиконечной пифагорейской звезды, кадуцея Меркурия, симметричного завитка двух Начал Инь и Ян, Чаши либо Камня Грааля и Трех в Одном Орифламмы (три расположенные треугольником диска в кольце), подобно немеркнущему маяку, из века в век направляла ладьи бесстрашных искателей Истины к заветной гавани. Правда, не всем посчастливилось бросить якорь...

Символы всемогущи, как Боги, которые не во всем всемогущи. В Индии риши, достигшие максимальной святости, приобретали власть над Богами.

Боги Эллады заслуженно ушли в прошлое, ибо были подчинены Року.

Когда Пифагор утверждал: числа правят миром, подразумевал – проявленным миром.

Вычислить можно конкретную загадку.

Мировую Тайну вычислить нельзя. ^[12]

В цикле стихотворений «Мальчику» Николай Константинович Рерих советует: